Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы] - Сергей Трахименок

Бузу, или Арбузова, одного из колонистских авторитетов, привели под окна санчасти прямо в наручниках. Начальник, стоявший рядом с ним, закричал:

— Сафонов…

Шторки окна раздвинулись, и показавшийся там Хряк сказал:

— Пусть подойдет к дверям…

Начальнику хотелось быстрее покончить с унижением, которому он подвергался, и он не придумал ничего лучшего, как сказать Бузе: «Иди», от волнения забыв даже снять с него наручники.

Шнырь открыл Бузе дверь, и тот вошел в коридор, вдвоем они снова придвинули стол к дверям. Шнырь бросился в кабинет, нашел среди рассыпанных на полу бумаг железную скрепку, согнул ее и открыл таким образом наручники на руках Бузы.

Буза, пока Шнырь освобождал его от оков, не проявил ни малейшего беспокойства. Он вел себя сообразно своему положению в зоне, так ведет себя лев, позволяя прикоснуться к себе другому только для того, чтобы тот другой вытащил у него из лапы занозу.

Буза не был здоровяком, как Хряк, и ловкачем, как Шнырь, но тем не менее все заложники поняли, что главный здесь он и только он.

Он тут же дал команду разбить стекла в шкафу с медикаментами, перетащить шкаф в коридор и забаррикадировать дверь. И Шнырь послушно, а Хряк с некоторой неохотой выполнили эту команду. Он приказал Шнырю приковать наручниками к батарее лейтенанта, а женщин поднять с пола и посадить на скамейку, связав их шпагатом спина к спине.

И то, и другое Шнырь проделал с той же ловкостью, с коей карманники извлекают бумажник из заднего кармана брюк, именуемого у «специалистов» чужим.

Потом Буза посочувствовал Семеновне и спросил Валентину, что дать бухгалтерше, чтобы у нее прошла зубная боль. На что Семеновна пыталась замахать связанными руками, поскольку что-что, а зубная боль у нее прошла.

Сделав все это, Буза показал себя рачительным хозяином, который сначала накормит свою скотину, а уж потом опустится до разговора с соседом.

— Нам ничего не надо, — сказал он начальнику колонии, выглянув в окно, так же, как это делал Хряк. Будете хитрить, всех пришьем. Звони в Н-ск — нам нужен прокурор области, — разговаривать будем только с ним… — и, усмехнувшись, добавил: — Конец связи…

Следственный изолятор, который все в Каминске звали просто тюрьмой, стоял на взгорье. Место это пятьдесят лет назад было окраиной города. Но время шло, город рос и со всех сторон окружил высокие стены тюрьмы, а сама тюрьма в окружении домов частного сектора стала похожа на средневековую крепость, куда обычно прятались от набегов неприятеля жители близлежащих деревень.

Однако Каминская тюрьма не была защитницей каминцев, скорее наоборот. От нее исходила некая отрицательная энергия, которая, распространяясь вокруг, отравляла жизнь взрослых и детей. Особенно детей. Подростки, выросшие возле тюрьмы, знали жизнь за ее стенами так же хорошо, как их сверстники знают жизнь заводов и фабрик, возле которых живут. И многие из них, по достижении зрелости, уходили под крышу Каминской тюрьмы. Для одних она становилась местом работы, для других — местом отбывания наказания…

Внучек открыл первую дверь маленького тамбура-предбанника. В дежурной комнатке, отгороженной от тамбура большим куском плексигласа, сидел прапорщик. Внучек бросил ему в выдвижной ящичек удостоверение личности. Прапорщик, отлично его знавший, тем не менее долго сравнивал фотографию с предъявителем и, наконец, вернул удостоверение обратно. После этого раздался щелчок, возвестивший, что запор второй двери открыт, и Внучек прошел через нее и стал подниматься на второй этаж, где располагался кабинет начальника.

— Ага, вот еще один член «тройки», — съехидничал начальник Каминского горотдела милиции Узякин. Он восседал за столом начальника изолятора. За приставным столиком сидел командир батальона охраны МВД Собинов, который, в отличие от своего знаменитого однофамильца, совсем не имел голоса, но петь обожал, особенно после употребления спиртного.

Узякин чувствовал себя хозяином положения и кабинета, так как в подобных случаях он становился старшим оперативным начальником.

— Раздевайся, думать будем, — сказал он.

— Мыслители собрались, — буркнул комбат и выругался.

Ругательство вызвало кривую улыбку у Внучека, на что Узякин мгновенно отреагировал:

— Он у нас интеллигент, не ругается… и правильно делает, а то Боженька язык отбоярит… гы-гы…

В кабинете появился начальник изолятора — пятидесятилетний мужик, седой, аккуратный, звали его Михал Михалычем, подчиненные называли Михалычем, а хохмач Узякин — начтюрьмом. Михалыч появился с кофейником в руках. Кофейник был тут же поставлен на подоконник, включен в сеть, а начальник изолятора полез в стол за чаем.

Чай — первое дело в тюрьме. Пришел к тебе по делу человек со стороны — поставь ему чай, если ты, конечно, уважаешь его и хочешь сдвинуть дело с мертвой точки, хочешь поощрить или поддержать осужденного или подследственного — напои его чаем. Чай — тюремная валюта, в ней, если вспомнить Маркса, все вещи и услуги отражают свои стоимости.

Раньше тюремные правила не позволяли подследственным и осужденным иметь и заваривать чай в камерах, но все уважающие себя «сиденцы» его имели. Сейчас времена изменились, заваривать и пить чай разрешено, но возникла другая проблема — чая нет… Исчез он из магазинов на воле. Об этом все знают, но тем, кто попал в тюрьму до перестройки этого не объяснишь, не верят они, что такое может случиться. Они считают, что администрация их накалывает, зажимает чай, и, конечно, бузят и дергают Михалыча и его ребят, требуя чая.

Забулькал кофейник. Михалыч бросил в него заварку, выдернул штепсель из розетки, замотал кофейник полотенцем и удул куда-то по своим делам: что ему чужие заложники, не в его же тюрьме их захватили.

Михалыч пришел работать в изолятор четыре года назад в надежде получить здесь звание подполковника. Должность «начтюрьма» была «вилочной» и при определенном наполнении изолятора спецконтингентом можно было надеяться на вторую большую звезду.

Однако почти в то же время началась кампания по борьбе с пьянством, и, что удивительно, количество спецконтингента в первые ее месяцы сократилось чуть ли не вдвое.

Большое уитэушное начальство из Н-ска обрадовалось такой «тенденции». В управлении ИТУ кто-то написал служебную записку, что изолятор в Каминске со временем придется закрыть. Но потом все вернулось на круги своя. Шок прошел, и изолятор стал набирать спецконтингент в полтора раза больше, чем раньше, то есть до кампании. Однако в головах начальников «тенденция» снижения так и осталась, и Михалыч до сих пор ходит в майорах, тогда как его бывший начальник по горотделу милиции Узякин, человек относительно молодой, получил звание подполковника.

— Итак, господа офицера, — начал начмил, — что мы имеем… Трое осужденных из Тараканинской тюрьмы, тьфу, колонии захватили трех заложников. Докатилась и до нас эта зараза…

Внучек хотел сказать, что эта зараза докатилась давно, но вспомнил, что Узякин говорит только за свой район, и сдержался.

— Кому приходилось работать по освобождению заложников? Ага, никому… Значит, будем исходить из здравого смысла, тем более что сейчас все к этому призывают. Так?

— Так, — ответил Внучек, — но не грех вспомнить и то, чему нас в бурсе учили.

— А в бурсе нас этому не учили, — обозлился Узякин, — в бурсе нам говорили, что организованная преступность, терроризм, захваты заложников совершаются только там, это их явления и нам они не присущи…

— Да хватит вам, — вмешался Собинов. Он был человеком военным, много говорить не привык, однако положение члена «тройки» обязывало что-то говорить, и он был рад, что это «что-то» было попыткой примирить двух других членов «тройки».

— Ну ладно, так ладно, — сказал Узякин и выругался, — что-то нервы стали сдавать. Из чего будем исходить?

— Из главной задачи, — ответил Внучек и хотел добавить из какой, но в последний момент сдержался и дал возможность высказаться главному оперативному начальнику.

— Спасти людей, — произнес Узякин, — спасти людей, а что для этого нужно?

— Для этого нужны люди, — вставил свое слово Собинов…

— Конечно, — согласился Внучек, — но для того чтобы подключить людей, нужно располагать информацией о тех, кто захватил, и о тех, кого захватили.

— Устами молодежи, — сказал Узякин, объединяясь этой фразой с Собиновым, которому тоже было под сорок, в отличие от тридцатитрехлетнего Внучека, — а что мы знаем о тех и других?

— Ничего, — съехидничал Собинов и улыбнулся, видимо, радуясь тому, что так ловко участвует в беседе.

— Правильно, — поддержал Узякин, поэтому я сейчас позвоню в управление…

— Есть лучший вариант, — перебил его Внучек. В корпусе три телефона: здесь, в спецчасти и оперчасти. Расходимся по кабинетам и каждый через своих коллег постарается урвать часть информации о захватчиках и заложниках. Мы звоним в Н-ск, а Дмитрий Иванович в Тараканино: одна из его рот несет там охрану. Разбегаемся?